«Неэффективные электростанции должны уходить из энергосистемы, потому что они не нужны потребителю»

В начале весны «Фортум» и РФПИ подписали соглашение о строительстве крупнейшей в России солнечной электростанции. Есть ли у вас амбиции стать одним из основных игроков в этом сегменте или глубокая диверсификация является частью бизнес-стратегии компании?

Наш портфель проектов ВИЭ составляет порядка 2 ГВт, около 90% которых приходится на ветроэнергетику. Этот сегмент в России является более конкурентоспособным и доступным для компаний-генераторов, которые не производят оборудование. Что касается солнечной энергетики, то здесь работает несколько вертикально интегрированных компаний. Они самостоятельно выпускают какую-то часть деталей, устанавливают их на своих объектах.

Поэтому мы вошли в данный сегмент во многом неожиданно для рынка. На сегодня в рамках первой программы поддержки ВИЭ объемы уже завершились, а в контексте второй программы обсуждаются целевые уровни локализации и экспорта. Это очень серьезные требования, которым генерирующей компании, не занимающейся производством компонентов, соответствовать непросто.

В 2020 году на фоне пандемии спрос на электроэнергию сократился на 2% по сравнению с 2019 годом. Как это повлияет на перспективы развития ВИЭ-проектов? Будет ли эта электроэнергия востребованной, особенно если учесть избыточный характер российской энергосистемы?

С точки зрения энергобаланса в России действительно наблюдается переизбыток генерирующих мощностей. Когда почти 20 лет назад планировалась реформа электроэнергетики, прогнозировался большой, динамичный рост потребления электроэнергии, но за последние 10 лет разница между прогнозами и фактическим потреблением достигла двузначной отметки. Образовались избыточные мощности традиционной (угольной и газовой) энергетики, которые сегодня измеряются в десятках гигаватт.

Если посмотреть на специфику наименее загруженных объектов, которые находятся в конце цепочки предложения электроэнергии, то это морально устаревшие электростанции с наиболее высоким углеродным следом и крайне низким КПД. То есть довольно грязные и неэффективные производства. Рыночная и экономическая логика говорит, что они должны постепенно уходить из энергосистемы, закрываться под давлением того, что они практически не нужны потребителям, под давлением «зеленой» повестки, озабоченности вопросами ухудшения экологии и декарбонизации экономики.

Но реальные экономические стимулы к их закрытию так и не были созданы, и многие компании продолжают получать полагающуюся им плату за мощность. Де-факто просто за то, что они стоят где-то в поле и иногда могут включиться, если их попросят. У них коэффициент загрузки зачастую не превышает 20–30%, но бывает и ниже. Большой вопрос, зачем такие электростанции нужны энергосистеме, нет ли возможности ее оптимизировать, дополнительно загрузив более эффективные объекты и закрыв устаревшие. Это позволит снизить платеж энергорынка или перераспределить деньги в другое, более полезное русло. Например, на строительство новых «зеленых» мощностей, чтобы потребители в совокупности не платили больше, чем, например, год назад. Мы знаем, что такая возможность есть.

Вы затронули важную тему — перекрестное субсидирование. «Фортум» высказывался о замене грязных генераторов за счет возобновляемых источников. Насколько большим, на ваш взгляд, является этот рынок и как быстро можно осуществить этот процесс?

На низкоэффективные электростанции может приходиться до 10–15 ГВт избыточной генерации. Эти объекты легко могут быть замещены альтернативными источниками генерации или имеющимися сетевыми резервами. Вместо устаревших мощностей можно построить 5–6 ГВт ВИЭ, и это не приведет росту ценника для потребителей. Этот объем, по сути, будет эквивалентен всей новой программе поддержки ВИЭ, которую сейчас воспринимают как дополнительное бремя на энергорынок.

Кроме того, ВИЭ в новых реалиях может получать не только традиционный платеж от энергорынка, но и дополнительную премию за экологичность от бизнеса по двусторонним договорам. Сегодня такой компонент, как и штраф за высокий углеродный след, на рынке отсутствует, и один киловатт-час, произведенный ветропарком, по своей стоимости для потребителя ничем не отличается от аналогичной мощности, произведенной электростанцией с выбросом углекислого газа в размере 1 килограмма на киловатт-час. 

Недавно было объявлено о присоединении США к Парижскому соглашению о климате. Как вы думаете, насколько серьезно это скажется на российской генерации и когда этого можно ожидать?

Мы видим сигналы о том, что это регулирование может появиться уже начиная с 2023 года, совсем скоро. Российские экспортеры, поставляющие товары и сырье в Евросоюз, могут столкнуться с тем, что их начнут мерить по углеродному следу и облагать трансграничным налогом. Это значит, что они должны озаботиться тем, какой у них углеродный след с точки зрения электроэнергетики, откуда они ее берут — из общей сети по двусторонним договорам, есть у ли них собственная «зеленая» генерация. На раскачку у бизнеса, по большому счету, нет времени.

Цифры, которые по трансграничному углеродному налогу называются — десятки долларов на тонну CO₂, в корне меняют стимулы для потребителей с точки с точки зрения «зеленой» энергетики. Еще год-полтора назад, когда стартовало обсуждение второй программы, рынок воспринимал ее как баловство, смотрел на ВИЭ как на что-то декоративное. Но сейчас все больше индустриальных потребителей, которые были ярыми противниками ВИЭ, понимают, что возобновляемая энергетика способна им сильно помочь с точки зрения углеродного налога.

Это будет дополнительным стимулом к коренному изменению энергобаланса в России, к закрытию неэффективной, старой (а иногда старинной) генерации, строительству вместо нее ветровых и солнечных электростанций, которые позволят снизить углеродную нагрузку как в буквальном, так и в финансовом смысле. И это лишь один из компонентов.

Существует мнение о том, что поглощающая способность лесов очень недооценена и бизнесу, возможно, нужно заняться озеленением в прямом смысле этого слова — высаживать новые леса. Как вы считаете, имеет ли эта точка зрения право на жизнь?

Леса, конечно, являются важным фактором с точки зрения стабильности экологической ситуации, но крупные индустриальные компании, рассуждая об этом, выступают не столько за тысячи гектаров новых насаждений, сколько за создание системы мониторинга состояния российского лесного фонда.

Российские ученые изучили подходы к расчету поглощающей способности лесов, сравнили с европейскими показателями, выяснили, что наши древесные породы (тополь, сосна, ель, лиственница) недооценивают на международном уровне, будто бы их поглотительная способность гораздо хуже, чем у их европейских аналогов. Возможно, этот спор будет развиваться, и здравый смысл подсказывает, что уровень поглотительной способности дерева не зависит от страны, в которой оно растет.

Однако существует определенная разница между тем, как ухаживают за лесами в Европе и в России. Существуют вообще эти леса или нет? Может, они давно сгорели, их незаконно вырубили или уничтожил жук-короед. Для этого и нужен эффективный мониторинг лесного фонда.

«Лесная» повестка уводит в сторону от сути. Важна не площадь зеленых насаждений, а общие усилия государства в отношении климата, предпринимаемые здесь и сейчас. Если вы скажете, что все выбросы в России полностью поглощаются лесами, иностранные контрагенты одобрительно покивают головой, но тут же поинтересуются: «Применяете ли вы современные технологии для того, чтобы завод, который вчера выделял 1000 тонн углекислого газа, завтра выделял уже 900 тонн? Способствуете ли вы тому, чтобы в динамике ситуация улучшалась?». Поэтому от подсчета поглотительной способности лесов кардинально ничего не изменится.

Правительство сократило программу поддержки возобновляемой энергетики на 22%. Какими будут дальнейшие перспективы развития этого сектора рынка? Насколько маржинальной будет деятельность по строительству объектов ВИЭ?

Это сокращение было ожидаемым. Обсуждение целевого объема поддержки ВИЭ на втором этапе шло на протяжении нескольких месяцев, звучали разные цифры и варианты, в итоге сошлись на 350 млрд рублей. За этой цифрой, к сожалению, стоит грустная информация о динамике ввода новых мощностей по солнечной и ветрогенерации. Ее совокупный объем в новой программе, по нашим оценкам, будет составлять по 500 МВт в год. На тех объемах, которые регулятор выделяет для ВИЭ, совокупное число вводов снизится на 30% от текущих уровней.

В свою очередь, это приведет к тому, что в секторах, где было по два-три игрока, может остаться по одной, в лучшем случае по две компании. О последствиях говорить излишне — это монополизация и связанные с ней негативные моменты. Я имею в виду недостаток положительных эффектов для потребителей, запрос которых — качественная и недорогая электроэнергия. Соответственно, «зеленая» энергия по доступным ценам в рамках второй программы вряд ли будет вырабатываться в изначально ожидаемом объеме.

Второй момент — это, конечно, снижение маржинальности, с точки зрения которой ВИЭ-проекты демонстрируют амбициозные цифры, особенно если сравнивать последние пару лет с тем, что было 4–5 лет назад. Прежде всего это касается солнечной энергетики, где предельный показатель коррекции — а это один из ключевых компонентов формулы расчета цены — уменьшился почти в три раза.

А они приведут к застою в технологическом развитии, когда одна технология выбирается на 10 лет вперед, что в принципе противоречит тенденции развития отрасли. Когда таких жестких порогов нет, технологии обновляются буквально каждые два-три года. Теперь это будет невозможно просто потому, что не получится все время обновлять технологии на рынке маленького объема с настолько высокими требованиями по локализации. Это будет лишено экономического смысла.

Мир живет в условиях глобальной промышленной кооперации. Разные страны производят компоненты для генерирующих установок, они собираются из компонентов с наилучшим соотношением цены и качества. Новые правила по локализации требуют того, чтобы в России производилось все под ключ, будь то солнечные панели или винты для ветряков. В таких условиях трудно ждать регулярного технологического обновления, как это происходит во всем мире.

Обязательное требование по экспорту подразумевает конкуренцию с глобальным рынком, в том числе и ценовую. Для этого кто-то должен заплатить «дельту» между стоимостью оборудования на международном рынке (не забываем о том, что конкуренция толкает цены вниз) и российской продукцией, которая дороже остальной.

И кто же это сделает? Сейчас получается, что это будет российский потребитель. Не очень понятно только, почему крупные отечественные компании, которые зачастую сами экспортируют свою продукцию на зарубежные рынки, должны де-факто субсидировать производителей компонентов для строительства ВИЭ, чтобы те смогли исполнить высокие требования по экспорту. Складывается абсолютный диспаритет между теми, на кого навешивают это требование (инвесторы-генераторы), и теми, кто этот риск в реальности может покрывать (производители оборудования). Получается, что они должны между собой договариваться о том, что «ты мне предоставляешь в России вот эти лопасти, но еще не забудь, что их нужно продать за рубеж, иначе я получу большой штраф, который полностью мне обнулит эффективность проекта».

Зачем нужна эта сложная многоходовка, больше напоминающая головоломку? Мы неоднократно предлагали более экономически целесообразную модель, когда экспорт не является кнутом. Чтобы на уровне Минпромторга или различных фондов поддержки промышленности выделялось субсидирование для развития российских предприятий, которые поставляют свою продукцию за рубеж, либо им предоставлялись преференции с точки зрения локализации. Допустим, производит компания лопасти — вот ей 18 баллов за локализацию. А если она их экспортирует, эти баллы автоматически удваиваются.

Тогда появится эффект специализации: компания выбрала для себя один элемент и производит только его, удешевляя процесс, и за счет масштаба он становится интересным не только на российском рынке, но и востребованным за рубежом. Но, к сожалению, отрасль пошла по пути штрафа для генератора: если производитель, которого ты выбрал, не экспортирует свою продукцию, то придется платить колоссальные суммы, которые ставят под сомнение перспективы что-либо заработать на реализации инвестпроекта и не завершить его себе в убыток.

Если посмотреть на ситуацию с другой стороны, то разве требование по локализации не явилось стимулом для создания производств на территории РФ, что важно в условиях санкций?

Даже если допустить, что завтра полностью прекратятся поставки иностранного оборудования в Россию, то ответ на вопрос о том, справимся ли мы с помощью программы по локализации с полным циклом производства — от гвоздика до кончика лопасти — ветроэнергетической установки или солнечной панели, напрашивается сам собой, и он негативный.

Требование по локализации не решает вопроса зависимости от поставок зарубежного оборудования. Максимум, что оно дает, — создание новых производств. Полной независимости от глобального производственного мира и возможности обойтись собственными силами не будет, такова специфика рынка. Он не дает возможности закрыть границы и производить все оборудование для ВИЭ каждому в своей стране. Все равно потребуются иностранные компоненты. Особенно если учесть, что за рубежом компетенции в области ВИЭ на порядок выше, не говоря уже о мощностях, и одна площадка в год может генерировать несколько ГВт. В России, для сравнения, хотят ввести в строй всего 5 ГВт за 10 лет.

И, спрашивается, зачем российским потребителям электроэнергии переплачивать только потому, что часть элементов должна кровь из носу производиться внутри страны, пусть и в совершенно небольшом масштабе?

Инвесторы в ВИЭ опасаются, что после сокращения мер поддержки доля возобновляемой энергии составит не более 2-3% от общего энергобаланса. Не планируете ли вы пересматривать свою стратегию в области развития ВИЭ? Ожидаете ли вы от регулятора дополнительных мер поддержки?

С точки зрения объемов обе программы поддержки ВИЭ, конечно, небольшие. Мы последовательно реализуем стратегию по поддержке «зеленой» экономики, «зеленой» энергетики. Мы сформировали портфель ВИЭ-проектов около 2 ГВт, по совокупному объему это крупнейший портфель в России. Мы реализуем его как самостоятельно, так и совместно с партнерами в лице «Роснано» и РФПИ.

Все больше индустриальных потребителей и экспортеров проявляют заинтересованность в ВИЭ. Не в последнюю очередь это связано с активным развитием климатической повестки. Однако даже в совокупности обе программы поддержки «зеленой» генерации удовлетворить растущий спрос не смогут. Поэтому мы видим предпосылки к увеличению присутствия ВИЭ на оптовом и розничном рынке генерации и без специальных мер поддержки. Конечно, для этого потребуются определенные условия, в том числе дальнейшее технологическое развитие и льготное кредитование. Почему в России говорят, что возобновляемая энергетика — это очень дорого? Все упирается в стоимость капитала. Если у нас порядок цифр зачастую двузначный, то на западе это считанные проценты.

По мнению ряда экспертов, продление программы ВИЭ приведет к тому, что «зеленая» генерация станет даже дешевле генерации традиционной. Согласны ли вы с этой точкой зрения? Какие еще факторы, помимо стоимости денег, могли бы повлиять на это, на ваш взгляд?

Существует ряд негативных факторов, которые влияют на стоимость «зеленой» электроэнергии в России. В первую очередь это высокая волатильность курса рубля. Технологии и компоненты привязаны к валютному курсу, бенчмарки идут с глобальных рынков. Например, недавно значительно выросла стоимость стали, которая активно используется в ветрогенерации. Регулярное ослабление рубля сильно отбрасывает нас назад с точки зрения паритета технологий.

При этом мы все равно видим, что новая ВИЭ-генерация способна конкурировать с любым другими новыми источниками электроэнергии. Если говорить об уже работающих объектах, то там амортизация наступила, они продают электроэнергию по себестоимости, капитальные затраты на цену не влияют. С такой генерацией ВИЭ в краткосрочной перспективе, естественно, пока состязаться не может.

Важно учитывать, что в долгосрочной перспективе стоимость ВИЭ, в отличие от традиционной генерации, всегда снижается, потому что цена угля и газа имеет тенденцию к постоянному росту. В какой-то момент ценовой паритет будет достигнут. Есть различные оценки, когда это может произойти. Кто-то считает, что к 2025 году, кто-то — что к 2030 году. Но примерный горизонт понятен. Если сильных макроэкономических и валютных шоков не будет, то мы в обозримом будущем мы его увидим.

В России большая доля ВИЭ концентрируется на юге страны. Возможно, это потребует усиления сетевой составляющей и создания дополнительного слоя к перекрестному субсидированию. Развитие ВИЭ в каких регионах позволит избежать этого? Какие субъекты РФ вы считаете перспективными?

Аналитика показывает, что доля ВИЭ в энергосистеме запросто может составлять 20–30%. Это очень значительная часть энергобаланса. Обе программы поддержки ВИЭ в совокупности дадут не больше 2–3%. Безусловно, будут какие-то регионы, в которых эта доля будет выше. Например, в Калмыкии на горизонте пары лет ВИЭ смогут покрыть до 100% внутренних потребностей региона в электроэнергии.

При этом в России в последние годы столько денег вкладывалось в сетевые мощности — в подстанции, в линии электропередач, что сегодня на рынке очень большое количество простаивающих резервов. Поэтому говорить о том, что потребуется усиление сетевой составляющей и соответствующие затраты, я бы не стал. На стадии выбора площадки вы договариваетесь о техническом присоединении с сетевой компанией, системным оператором. Они оценивают наличие точек подключения, вышестоящие сети, наличие узких мест. Не бывает такого, что инвестор решит вдруг построить ветропарк в чистом поле, в полном отрыве от коммуникаций. Вопросы сетевого присоединения анализируются в первую очередь.

Какие критерии являются определяющими при принятии решения о строительстве компанией ветропарка или солнечной электростанции в том или другом регионе? Это поддержка властей региона, погодные условия, эффективные цепочки поставок?

Для достижения максимальной экономической эффективности и на стадии строительства, и на стадии эксплуатации учитывается большое количество факторов. Безусловно, принимаются во внимание климатические, природные факторы: наличие ресурсов в виде ветра, достаточной инсолированности. Анализируются особенности сетевого присоединения, существование свободных землеотводов.

Кроме того, важным фактором, как вы правильно отметили, является взаимодействие с местными властями — от поиска подходящего земельного участка до возможности использования существующих налоговых льгот, вычетов. Абсолютное большинство регионов, в которые мы приходим, готовы нам помогать. Во многих субъектах есть специальные департаменты и агентства, которые работают с инвесторами и помогают решать широкий спектр вопросов, особенно на начальном этапе реализации проекта.

В качестве примера можно привести Ульяновскую область, где мы реализовали свой первый ВИЭ-проект. Со стороны властей региона мы получили очень большую поддержку. То же самое касается Ростовской области. 

Суммируя все вышесказанное, хочу спросить, как вы смотрите на перспективы развития ВИЭ в России с учетом ограничения объема второй программы поддержки и ряда других факторов?

Самая темная ночь — всегда перед рассветом. То, что сейчас происходит с отраслью, — это история, которая на несколько шагов идет позади того, что происходит в реальности. Несмотря на негативный информационный фон вокруг ВИЭ, сложившийся в последнее время, я уверен в том, что крупные промышленные потребители электроэнергии, находящиеся в авангарде экономической деятельности, уже в ближайшем будущем увидят, что им необходима именно «зеленая» генерация.

Думаю, что будут появляться новые потребители, создающие повышенный запрос на строительство ВИЭ, что придаст дополнительный импульс развитию всей отрасли. Наверное, оно будет происходить уже не в рамках договора о поставке мощности. Зачем переплачивать, если можно использовать более прозрачные рыночные механизмы?

Экономические стимулы, климатическая повестка и международная индустриальная кооперация будут подталкивать российские компании к запросу на ВИЭ. Поэтому уже в ближайшем будущем мы увидим мощный тренд на развитие «зеленой» генерации в целом.