«Главный принцип защиты от кибер-рисков — никогда и никому не говорить, как ты это делаешь»

В некоем коллективном общественном представлении атомная энергетика часто ассоциируется с рисками — аварии, Чернобыль и т.п. Отсюда мнение, которое периодически звучит на рынке, о том, что эту сферу уж точно не стоит масштабно цифровизировать, отдавать на откуп машине принятие каких-то решений — на АЭС всё должен контролировать человек. Расскажите, как на самом деле?

Мы абсолютно убеждены, что цифровые технологии ни в коем случае не увеличивают риск в атомной энергетике, а наоборот кратно его снижают. В авариях, как правило, виноват именно человеческий фактор: люди либо чего-то боялись, либо что-то хотели доказать, и это приводило к неприятным ситуациям. Мы считаем, что залогом безопасности, а безопасность является абсолютным приоритетом Росатома, является как раз правильный баланс между цифровыми технологиями и вовлечением человека. Ведь, когда мы говорим про использование цифровых технологий, никто не говорит о том, что человек должен при этом уйти и даже не смотреть в эту сторону, ехать отдыхать куда-нибудь в приятные теплые места. Человек по-прежнему вовлечен в принятие решений, но делает это на основе более полных данных, на основе более оперативных данных, на основе более достоверных данных.

Кстати, не могу не прокомментировать вот эту историю — про атомную энергетику и риски. На самом деле атомная энергетика является самым безопасным способом обеспечения энергии. Это, конечно, не означает, что возобновляемые виды энергии не будут расти. Конечно же, будут, но на данный момент атомная энергетика является самой безопасной и самой «зеленой» из всех, вопреки расхожему мнению.

А если брать такой аспект, как кибербезопасность. Наверное, самый страшный сюжет, который можно себе представить, — это взлом систем управления АЭС. Как вы с этим риском работаете в Росатоме? Сможете рассказать что-то на этот счет?

Мы уделяем киберповестке очень большое внимание. Есть специальные подразделения, которые этим занимаются: серьезно анализируют эти риски и серьезно же их обрабатывают. А вот как обрабатывают — об этом лучше не говорить никогда и никому. Главный принцип, который позволяет успешно защищать компанию от кибер-рисков, — это никогда никому не рассказывать, как ты от них защищаешься. Поэтому про то, как мы это делаем, извините, я говорить не буду, но могу заверить, что Росатом тратит на это очень существенные ресурсы: и людские, и временные, и финансовые.

Понятно. Тогда перейдем к другого рода вопросам. Расскажите, какие конкретно области или процессы в Росатоме подвергаются цифровизации в первую очередь?

В первую очередь, конечно же, цифровизуется то, что проще цифровизовать: закупки, бухгалтерия, управление персоналом. Традиционно, начиная с 50-х годов, в атомной энергетике используются роботы, потому что есть зоны, куда человеку лучше не заходить и даже не приближаться. Сегодня у нас очень много роботов не только на станциях, но и в бэк-офисе при обработке документов. Вы представляете, как, например, организована закупка для атомной станции?

Я даже боюсь представить. Там, должно быть, сотни тысяч, миллионы позиций в справочниках.

Совершенно верно. Это многостраничная закупочная техническая документация, которая кратно увеличивается на количество участников конкурса после подачи предложений. Достаточно высококвалифицированные люди должны это прочитать, понять суть и главное — определить соответствие. Так вот, сегодня этот процесс автоматизирован, и это очень серьезно высвобождает время, потому что если из тысячи страниц искусственный интеллект сразу вытащит те две, которые не соответствуют закупочной документации, то остальные 998 можно уже не читать. Обратное, конечно, не верно: если искусственный интеллект говорит, что всё соответствует, то в этот момент люди садятся и читают.

Корпоративные функции — очевидный кандидат, но, конечно, далеко не самый интересный с точки зрения потенциальных эффектов. У нас есть целая программа развития искусственного интеллекта в промышленности. Например, на нашей Кольской атомной станции недавно введено в эксплуатацию решение, когда на основе видеоаналитики — а вы понимаете, что у нас в общем везде стоят камеры, — искусственный интеллект делает вывод о том, правильно ли одет человек в средства индивидуальной защиты: надета ли каска, опущен ли щиток и т.д. Директор концерна даже шутит, что сейчас он еще немножко понаблюдает и автоматом будет эсэмэску жене отправлять: «А вы знаете, что ваш муж правильным образом не воспользовался средством индивидуальной защиты?».

Да, это серьезная мотивация.

Мы тоже так считаем.

Сейчас абсолютно справедливо много говорят о цифровом проектировании. Приведу один из самых ярких, наверное, примеров, потому что он посчитанный в количественных показателях. Продукция Росатома не всегда нацелена на атомную отрасль. Так, наша топливная компания обслуживает и потребности нефтяного производства, и там есть комплект оборудования для очистки бурового раствора. Он очень дорогой, его надо экономить, очищать: не просто «использовал и вылил», а «очистил и переиспользовал». Там есть такая часть, которая забавно называется «вибросито». Говоря простым языком, основной показатель качества этого оборудования — насколько сильно трясется сито, что измеряется в g, ускорении свободного падения. Мировые лидеры показывают результат 7g. А наше конструкторское бюро три года билось — и вот 6 с небольшим и всё, как только 7 — разваливается. Совместно с питерским Политехом за три месяца сделали цифровую модель. За два месяца проанализировали порядка 100 вариантов конструкций и через пять месяцев от старта работ вышли на 8,8 g, что подтвердилось с первого же натурного испытания. И это тоже отдельная история, потому что уменьшение натурных испытаний — это отдельная существенная экономия. Такой вот яркий пример применения цифровых технологий, который показывает, что можно не только что-то сделать быстрее и лучше, а можно сделать то, что ты раньше делать просто не мог.

А что касается строительства новых объектов, есть какой-то сдвиг по сравнению с тем, что было в доцифровую эпоху? Как сейчас строятся атомные станции? Снизили ли тут технологии риски выхода за пределы бюджета или срока?

Атомная станция — это, наверное, самый сложный объект из всех возводимых на земле. Сначала строится город, очень быстро возводится вся инфраструктура, а потом уже начинается строительство непосредственно АЭС. Это тысячи поставщиков, это миллионы номенклатур. И риски тут действительно высоки — один день просрочки стоит приблизительно миллион евро, поэтому вопрос координации всех действий поставщиков, проектировщиков, собственно говоря, строителей, партнеров по монтажу является критически важным. Ни один человеческий мозг вместить в себя весь этот объем информации не может.

 И тут на помощь приходят технологические решения. Это не просто арифметическая комбинация. Процесс моделируется на год, два, три вперед, и в зависимости от изменения условий делаются соответствующие поправки. Знаете, когда строишь на 60 лет вперед, то это заставляет по-другому взглянуть на мир. Нужно очень многое продумать на старте. Если первые атомные станции имели срок жизни 20 лет, то сегодня срок исполнения контракта Росатома — 60 лет.

С точки зрения подходов к цифровизации, которые используются здесь у нас и в других странах присутствия Росатома, вы видите какую-то разницу, есть какие-то законодательные ограничения, может быть, разная зрелость рынка, готовность к цифровизации отличается?

Конечно же, есть и то, и другое, и третье, но общим принципом при этом можно сказать следующее: мы стараемся строить, как себе. То есть мы всегда нацелены на то, чтобы сделать в тех условиях, которые есть, наилучшее, что мы можем. Если говорить про цифру, безусловно, мы идем в сторону создания цифровых моделей, цифровых двойников, конечно же, это уже упоминавшееся цифровое проектирование, это эксплуатация с накапливанием так называемых цифровых теней и на их основе формирование предиктивных моделей. Где-то заказчики от нас уже этого требуют. Например, вместе с проектной документацией представить информационную модель так, чтобы они могли посмотреть ее в цифровом варианте, а не в виде горы бумажных документов, и лучше понять, что мы для них строим.

В каких-то случаях, наоборот, приходится объяснять заказчику, зачем все это нужно. Мы очень много строим в странах-новичках, и там надо помогать фактически с образованием новой отрасли: мы не только строим станцию, мы еще закладываем основы атомной энергетики, которая может решать очень разные задачи.

Правильно я понимаю, что в основном вы сами разрабатываете решения, которыми пользуетесь и продаете на неатомные рынки, или есть и готовые внешние продукты, совместные разработки с какими-то ИT-вендорами?

Мы очень по-разному подходим к этим вопросам. Конечно же, мы используем готовые решения вендоров — стараемся использовать отечественные, но не во всех классах продуктов они есть. В таком случае зачастую мы разрабатываем эти решения сами. Причем это не дань моде — нарастить штат внутренних разработчиков. Росатом занимается этой деятельностью уже много-много лет, потому что многие предприятия отрасли не могли воспользоваться решениями не российского происхождения и были вынуждены создавать свои. У нас прекрасная школа математического моделирования. Трудно найти лучших математиков, ведь с того момента, как были запрещены ядерные испытания, всё тестируется именно в математической модели.

До самого недавнего времени Росатом не ставил себе задачу выводить на рынок собственные разработки. Мы делали свои решения и использовали их у себя. Сейчас потребность в импортозамещении — это реальность, а не просто лозунг, поэтому к нам и с уровня правительства, и с уровня других компаний обращаются за теми разработками, которые у нас есть. Например, любые виды проектирования нуждаются в математическом конструкторском моделировании, которого у нас достаточно много. Я думаю, что это будут первые системы, с которыми мы пойдем на международный рынок.

Но мы понимаем, что для того, чтобы тиражировать собственные решения, нам нужно перевести их на новый уровень. Требуются адаптация, технические описания, системы обучения, системы техподдержки. Всё то, что отличает разработку от продукта. Разработка — это когда у тебя рядом разработчик сидит и в любой момент придет и настроит систему так, как она должна работать. А тут другая история, международные продажи — вообще отдельный следующий шаг.

И это не ваш бизнес исторически.

Исторически не наш, но сейчас это становится нашим бизнесом. Мы, в частности, например, недавно построили самый большой в Европе центр обработки данных при Калининской атомной станции. Тоже в общем всегда был не наш бизнес. Мы этот проект ведем совместно с Ростелекомом.

То есть вы сейчас услуги ЦОД на рынок продаете?

Да, причем ЦОД, расположенного на территории атомной станции со всеми вытекающими отсюда преимуществами в виде сверхзащищенности, сверхнадежного и относительно дешевого электричества и находящегося при этом на полпути между Москвой и Питером.

Известно, что госкорпорация участвует в программе «Цифровая экономика». Можете что-то об этом рассказать: как Росатом видит свою роль, что считает перспективным для себя и для страны в целом?

Росатом является центром компетенции федерального проекта «Цифровые технологии». Это наша основная роль в рамках цифровой экономики. Кроме этого, мы, конечно же, участвуем в обсуждениях всех остальных федеральных проектов, входим в рабочие группы и так далее. Из чего мы исходим? Цифровая экономика — это не то, что может сделать отдельно взятое министерство, отдельно взятая компания или даже правительство целиком. Здесь нужна консолидация усилий, потому что это вопрос и соответствующей нормативной базы, и соответствующего образования, и, безусловно, как наличия продуктов, так и площадок для их внедрения и апробации. Очень важно объединение усилий, ведь на один и тот же вопрос у людей даже примерно одинакового уровня компетенций может быть разный взгляд, в зависимости от того, смотрят ли они на задачу со стороны науки, со стороны внедрения в промышленность или со стороны обеспечения страны будущими кадрами для внедрения этих технологий. Мы всегда стараемся организовать работу таким образом, чтобы вовлечь в нее как можно больше людей из разных сфер.

Например, в прошлом году мы отвечали за формирование в стране семи дорожных карт по цифровым технологиям. Задача была очень нетривиальная, потому что нужно было написать реальные карты, по которым действительно страна может изменить свою позицию в мире, свою оснащенность качественным образом за короткий промежуток времени, поэтому мы собрали большое экспертное сообщество. При этом отдельная задача была — собрать именно настоящих экспертов, чтобы люди не поговорили и разошлись, потому что назвать себя экспертом в искусственном интеллекте может много кто. Вопрос, действительно ли ты в этом понимаешь.

А реализация уже началась какая-то этих дорожных карт?

Да. В прошлом году в декабре было поддержано более 100 проектов на сумму в 14 млрд рублей, то есть процесс уже пошел, но дальше стало понятно, что его надо оптимизировать. Попробовали, что-то сделали, что-то получилось, но также стали ясны те барьеры, которые мешают работать лучше. Сейчас мы совместно с новым составом правительства, совместно с другими участниками работы над цифровой экономикой занимаемся переформатированием этого федерального проекта.