В 2020 году госкорпорация «Росатом» присоединилась к Глобальному договору ООН, который объединяет более 13 тысяч компаний из 160 стран. Что на практике это означает для атомного гиганта с точки зрения операционной модели, почему ветроэнергетика не является конкурентом атомным станциям, а количество женщин на руководящих позициях в этой отрасли относительно невелико — об этом и многом другом Игорю Коротецкому, партнеру, рассказала Полина Лион, директор департамента по устойчивому развитию госкорпорации «Росатом».
Полина, еще 5-10 назад «гвоздем» любого делового форума была цифровизация. Сегодня риторика поменялась, на смену цифровизации пришла повестка устойчивого развития, ESG. Как вы думаете, почему и что явилось катализатором этих изменений?
Еще была очень модная тема про agile! А если серьезно, то тема ESG в России действительно стала активно развиваться относительно недавно, но во всем мире, прежде всего в Европе, этой историей занимаются уже много лет. Когда мы в «Росатоме» два с лишним года назад начали осознанное движение по этому треку, мы, конечно, консультировались с европейскими коллегами, и они говорили, что профильные департаменты по этой теме существуют в их компаниях уже 10-15 лет. Почему это стало важно? В России, на мой взгляд, все начиналось с некой моды, хайпа, но постепенно все обнаружили в этом достаточно большой смысл. Потом начало приходить понимание, что эта мода на самом деле довольна практична — есть конкретные деньги, требования и ограничения.
Еще была очень модная тема про agile! А если серьезно, то тема ESG в России действительно стала активно развиваться относительно недавно, но во всем мире, прежде всего в Европе, этой историей занимаются уже много лет. Когда мы в «Росатоме» два с лишним года назад начали осознанное движение по этому треку, мы, конечно, консультировались с европейскими коллегами, и они говорили, что профильные департаменты по этой теме существуют в их компаниях уже 10-15 лет. Почему это стало важно?
В России, на мой взгляд, все начиналось с некой моды, хайпа, но постепенно все обнаружили в этом достаточно большой смысл. Потом начало приходить понимание, что эта мода на самом деле довольна практична — есть конкретные деньги, требования и ограничения.
В России тема ESG начиналась с моды, но постепенно все обнаружили в этом достаточно большой смысл.
17 целей устойчивого развития касаются всех: и страны Африки найдут что-то очень близкое, и европейские страны, и Российская Федерация, и Азия. Это удобные вектора, по которым можно отстраивать бизнес. Такой универсальный язык, который все сейчас более-менее выучили и начинают на нем общаться.
Расскажите про то, как этот тренд отразился на работе «Росатома»? Что значит ESG-повестка для госкорпорации, и почему вы уделяете ей внимание, не будучи публичной компанией?
Мне кажется, в бизнесе есть ощущение, что госкомпании, госкорпорации — это что-то очень закрытое. Это не совсем так. Мы, например, раскрываем публичную отчетность про GRI-стандартам больше 10 лет. Нам важно разговаривать с людьми, ведь очень много репутационных рисков для нашей отрасли появляется именно потому, что у людей нет информации. А бояться гораздо проще, чем сформулировать вопрос и получить на него конкретный ответ.
ESG для «Росатома» — это достаточно серьезная история с точки зрения расширения наших рынков. «Росатом» ведь — это гораздо больше, чем атомная энергетика. У нас больше 80 продуктовых направлений. Есть те, которые строятся на атомных технологиях, но не относятся к энергетике — например, ядерная медицина. А есть энергетика, но не атомная: например, ветроэнергетика, накопители электроэнергии.
Мы понимаем, что если атомную станцию мы продаем государству (B2G), то более компактные понятные продукты мы продаем уже бизнесу (B2B) или даже населению (B2C). Плюс, доля международного бизнеса «Росатома» растет, и у нас есть стратегические цели по ее наращиванию до 50% к 2030 году, поэтому мы не можем не думать о том, как реагировать на запрос рынка по ESG-повестке. Мы должны соответствовать требованиям ESG-комплаенса.
В прошлом году в «Ростатоме» появилась политика устойчивого развития. Как вы к пришли к тому, что вам нужен отдельный документ?
Во-первых, политика не только написана, но еще и опубликована на русском и английском языках. Мы публикуем далеко не все внутренние документы, так как являемся непубличной компанией. Сделано это потому, что мир устойчивого развития — это мир открытости. Если мы как компания, которая представлена на международных рынках, заявляем о своей приверженности целям устойчивого развития, то должен быть документ, который это подтверждает. Мы на своем сайте опубликовали письмо о присоединении к Глобальному договору ООН, а любая декларация должна быть подкреплена документом. Поэтому формализация в данном случае была действительно важна.
Во-вторых, госкорпорация «Росатом» — это больше 400 предприятий, и не все из них одинаково хорошо понимают, что такое устойчивое развитие. Я не могла бы работать без документа по устойчивому развитию, потому что должна быть какая-то рамка, по которой я проверяю соответствие или не соответствие принципам ESG.
Очень много репутационных рисков для нашей отрасли появляется именно потому, что у людей нет информации.
Кроме того, мы выпустили методические указания для реализации политики. Это уже своего рода инструкция, дорожная карта, с описанием того, как применять ESG-принципы к конкретным бизнесам. Также в прошлом году мы проделали очень интересное, на мой взгляд, организационное упражнение. Мы прошли через процедуру рейтингования устойчивости у международного агентства Vigeo Eiris, которое входит в группу Moody’s. Первая оценка была неплохая, но и не в «зеленой» зоне — мы получили 44 балла. Мы начали работать над тем, чтобы улучшить этот результат. Для получения рейтинга нужно ответить на 250 вопросов по 25 разделам. Соответственно, каждой блок этого рейтинга мы разложили на мероприятия — что и где у нас недоработано, и как это исправить. Такая работа позволила нам в этом году получить уже 56 баллов, и это уже «зеленая» зона. Мы очень гордимся этим.
Мне важно было максимально встроить ESG-функционал в существующую структуру конкретного дивизиона, а не создавать новую функцию.
Кроме того, мы выпустили методические указания для реализации политики. Это уже своего рода инструкция, дорожная карта, с описанием того, как применять ESG-принципы к конкретным бизнесам. Также в прошлом году мы проделали очень интересное, на мой взгляд, организационное упражнение. Мы прошли через процедуру рейтингования устойчивости у международного агентства Vigeo Eiris, которое входит в группу Moody’s. Первая оценка была неплохая, но и не в «зеленой» зоне — мы получили 44 балла. Мы начали работать над тем, чтобы улучшить этот результат. Для получения рейтинга нужно ответить на 250 вопросов по 25 разделам. Соответственно, каждой блок этого рейтинга мы разложили на мероприятия — что и где у нас недоработано, и как это исправить. Такая работа позволила нам в этом году получить уже 56 баллов, и это уже «зеленая» зона. Мы очень гордимся этим.
Это отличный результат! А скажите, после принятия политики у вас поменялась система управления?
Да. Это, собственно, был первый шаг к такой честной длинной операционализации понятия устойчивого развития. Потому что до этого момента мы работали через пилоты — брали себе в союзники бизнес, которому интересно посчитать, допустим, свой возможный вклад в достижение целей устойчивого развития. Сейчас же у нас есть внутренние документы, которые обязывают ключевые бизнесы определить человека, отвечающего за эту тему. Как правило, это люди на уровне заместителей генерального директора. Стратеги или представители коммерческого блока, кто отвечает за бизнес. Мне важно было максимально встроить ESG-функционал в существующую структуру конкретного дивизиона, а не создавать новую функцию.
Да. Это, собственно, был первый шаг к такой честной длинной операционализации понятия устойчивого развития. Потому что до этого момента мы работали через пилоты — брали себе в союзники бизнес, которому интересно посчитать, допустим, свой возможный вклад в достижение целей устойчивого развития. Сейчас же у нас есть внутренние документы, которые обязывают ключевые бизнесы определить человека, отвечающего за эту тему. Как правило, это люди на уровне заместителей генерального директора. Стратеги или представители коммерческого блока, кто отвечает за бизнес.
Мне важно было максимально встроить ESG-функционал в существующую структуру конкретного дивизиона, а не создавать новую функцию.
Если погрузиться в стратегию «Росатома» чуть глубже, какие направления ESG-повестки для вас важнее всего? Это больше климат и экология? Или может быть, социальное направление?
Сложно выделить что-то одно. У нас огромное количество направлений, и, например, один бизнес может очень плотно заниматься экологическим воздействием, а для другого, который занимается композитной продукцией, этот вопрос может казаться не очень актуальным. Для нас важно выровнять практики по отрасли.
Вторая важная задача — глубже разобраться в этих направлениях. Например, достаточно громкая сегодня тема про гендерное равенство. Если посмотреть на атомную энергетику во всем мире, то у нас все неплохо — доля женщин в атомной отрасли в России 33%, а в мире — чуть более 20%. Мы всегда этим очень гордились, но потом решили посмотреть на индикатор соотношения заработной платы. Там, честно, есть над чем работать.
Вторая важная задача — глубже разобраться в этих направлениях. Например, достаточно громкая сегодня тема про гендерное равенство.
Если посмотреть на атомную энергетику глобально, то у нас все неплохо — доля женщин в атомной отрасли в России 33%, а в мире — чуть более 20%.
Мы всегда этим очень гордились, но потом решили посмотреть на индикатор соотношения заработной платы. Там, честно, есть над чем работать.
Дальше мы посмотрели, на каких должностях работают женщины. И здесь классическая история получилась: на среднем и младшем уровнях должностей женщин достаточно много, но на уровне выше среднего женщин уже меньше 30%. В «Росатоме» система корпоративной ротации очень развита, и у нас для самих себя вопрос: «Это стеклянный потолок? Или, возможно, женщине сложно строить карьеру в атомной отрасли? Где-то есть барьер?». Нужно разобраться именно для того, чтобы, если этот барьер существует, убирать его.
У нас огромное количество направлений в ESG-повестке, и нам важно глубже разобраться в них и выровнять практики по отрасли в целом.
А как насчет альтернативной энергетики? Насколько я знаю, в мае обсуждался выпуск бондов на 100 млрд рублей для строительства ветропарков в Ростовской области и Ставропольском крае. Почему «Росатом» решил заняться возобновляемыми источниками энергии, насколько это долгосрочный план?
Это элемент достройки нашей стратегии и органичного расширения продуктовой линейки. Направление очень интересное, и для нас достаточно привычное действие, когда мы вместе с международным партнером (в данном случае это голландский технологический партнер — компания Lagerwey) выходим на рынок, который нам близок.
Если посмотреть на атомную энергетику глобально, то у нас все неплохо — доля женщин в атомной отрасли в России 33%, а в мире — чуть более 20%.
А как насчет альтернативной энергетики? Насколько я знаю, в мае обсуждался выпуск бондов на 100 млрд рублей для строительства ветропарков в Ростовской области и Ставропольском крае. Почему «Росатом» решил заняться возобновляемыми источниками энергии, насколько это долгосрочный план?
Это элемент достройки нашей стратегии и органичного расширения продуктовой линейки. Направление очень интересное, и для нас достаточно привычное действие, когда мы вместе с международным партнером (в данном случае это голландский технологический партнер — компания Lagerwey) выходим на рынок, который нам близок.
Знаете, часто меня спрашивают, не является ли ветроэнергетика конкурентом атомным станциям? Быстрый ответ — нет, не является: атомная генерация обеспечивает базовую нагрузку сети, а ветер — пиковую.
Насчет «зеленых» облигаций — действительно, летом этого года мы сделали дебютный зеленый выпуск «Атомэнергопрома» (объединяет гражданские активы атомной отрасли) на Московской бирже. Нам было интересно протестировать рынок, первый выпуск был на 10 млрд рублей и действительно на цели развития ветроэнергетики. Выпуск был проведен с заверением независимого верификатора по соответствию международным «зеленым» стандартам ICMA, а спрос превысил предложение в 8 раз. Мы на практике убедились, что не только международный, но и российский рынок готов платить за «зеленый» статус. Думаю, что будем и в дальнейшем использовать этот инструмент для финансирования наших «устойчивых» направлений — экологических проектов, решений для городской среды и других.
Мы понимаем, что «зеленая» повестка никуда не денется в ближайшие годы. Это запрос рынка, и мы планируем тестировать и другие «зеленые» бизнесы. Например, мы достаточно плотно занимаемся водородом. Сейчас на Сахалине в рамках эксперимента мы пошли в проект с «голубым» водородом, на базе Кольской АЭС будем тестировать технологии электролиза.
Мы будем тестировать разные «зеленые» бизнесы — например, сейчас занимаемся водородом.
Насчет «зеленых» облигаций — действительно, летом этого года мы сделали дебютный зеленый выпуск «Атомэнергопрома» (объединяет гражданские активы атомной отрасли) на Московской бирже. Нам было интересно протестировать рынок, первый выпуск был на 10 млрд рублей и действительно на цели развития ветроэнергетики. Выпуск был проведен с заверением независимого верификатора по соответствию международным «зеленым» стандартам ICMA, а спрос превысил предложение в 8 раз.
Мы на практике убедились, что не только международный, но и российский рынок готов платить за «зеленый» статус.
Думаю, что будем и в дальнейшем использовать этот инструмент для финансирования наших «устойчивых» направлений — экологических проектов, решений для городской среды и других.
Мы понимаем, что «зеленая» повестка никуда не денется в ближайшие годы. Это запрос рынка, и мы планируем тестировать и другие «зеленые» бизнесы. Например, мы достаточно плотно занимаемся водородом. Сейчас на Сахалине в рамках эксперимента мы пошли в проект с «голубым» водородом, на базе Кольской АЭС будем тестировать технологии электролиза.
Пандемия как-то повлияла на эти эксперименты? Вообще как-то этот период изменил отношение к ESG-повестке, ее приоритетность?
Да, мне кажется, пандемия только подтвердила значимость темы устойчивого развития. И в части воздействия на окружающую среду, и в части ответственности бизнеса за социальные аспекты. Стало понятно, что бизнес не может говорить: «Я здесь только произвожу, зарабатываю деньги, а дальше вот вам зарплата, идите и разбирайтесь сами».
Да, мне кажется, пандемия только подтвердила значимость темы устойчивого развития. И в части воздействия на окружающую среду, и в части ответственности бизнеса за социальные аспекты.
Стало понятно, что бизнес не может говорить: «Я здесь только произвожу, зарабатываю деньги, а дальше вот вам зарплата, идите и разбирайтесь сами».
Например, мы в «Росатоме» отвечаем за целые атомные города. То есть не только за наших сотрудников, когда они находятся на работе, но и за безопасность, за медицину в этих городах. Это неотделимо от нашей ответственности как работодателя.
В пандемию стало понятно, что бизнес не может говорить: «Я здесь только произвожу, зарабатываю деньги, а дальше вот вам зарплата, идите и разбирайтесь сами».
Пандемия заострила социальные темы. Изначально вопрос по инерции звучал: «Где мы можем заработать во время пандемии?». Но постепенно компании пришли к выводу: чтобы бизнес продолжал зарабатывать, нужно не только внедрять новые продукты и искать каналы продаж, но и не допустить, чтобы люди, которые у тебя работают в компании, болели.
Да, мне кажется, это для большинства компаний было приоритетом. Давайте немного на отраслевой уровень поднимемся. Мы с вами в кулуарах Невского экологического конгресса обсуждали изменения в «зеленой» таксономии Европейского союза и включение туда атомной энергетики. Так будет ли все-таки атомная энергетика официально принята в семью проектов с эффектом устойчивого развития?
Европейская таксономия — уникальный документ. Там, по-моему, больше 60 секторов экономики, и в отношении каждого сформированы критерии, по которым определяется, является бизнес устойчивым или нет. Параметры такие: с одной стороны — углеродный след, а с другой — критерии не нанесения вреда окружающей среде. По углеродному следу атомная энергетика является чистой энергией. Прямые выбросы CO2 равны нулю, это эквивалент солнцу и ветру. Дальше, если смотреть по выбросам на жизненном цикле, то атомная энергетика очень близка к ветру: 12 грамм CO2 эквивалента на кВт⋅ч мощности в атомной энергетике против 11 у ветра.
Проблема в том, что в Европе достаточно сложное политическое отношение к атомной генерации, что объясняется во многом постфукусимским синдромом. В действующей версии таксономии ЕС, которая была принята в 2020 году, прямо признается низкоуглеродное качество атомной энергетики. При этом в документе сказано, что параметры Do No Significant Harm (DNSH), такие как водопотребление, отсутствие риска нанесения вреда окружающей среде и жизни, здоровью человека в случае аварии, не подтверждены и нуждаются в дополнительном исследовании.
В Европе достаточно сложное политическое отношение к атомной генерации, что объясняется во многом постфукусимским синдромом.
Да, мне кажется, это для большинства компаний было приоритетом. Давайте немного на отраслевой уровень поднимемся. Мы с вами в кулуарах Невского экологического конгресса обсуждали изменения в «зеленой» таксономии Европейского союза и включение туда атомной энергетики. Так будет ли все-таки атомная энергетика официально принята в семью проектов с эффектом устойчивого развития?
Европейская таксономия — уникальный документ. Там, по-моему, больше 60 секторов экономики, и в отношении каждого сформированы критерии, по которым определяется, является бизнес устойчивым или нет. Параметры такие: с одной стороны — углеродный след, а с другой — критерии не нанесения вреда окружающей среде. По углеродному следу атомная энергетика является чистой энергией. Прямые выбросы CO2 равны нулю, это эквивалент солнцу и ветру. Дальше, если смотреть по выбросам на жизненном цикле, то атомная энергетика очень близка к ветру: 12 грамм CO2 эквивалента на кВт⋅ч мощности в атомной энергетике против 11 у ветра.
Проблема в том, что в Европе достаточно сложное политическое отношение к атомной генерации, что объясняется во многом постфукусимским синдромом. В действующей версии таксономии ЕС, которая была принята в 2020 году, прямо признается низкоуглеродное качество атомной энергетики. При этом в документе сказано, что параметры Do No Significant Harm (DNSH), такие как водопотребление, отсутствие риска нанесения вреда окружающей среде и жизни, здоровью человека в случае аварии, не подтверждены и нуждаются в дополнительном исследовании.
Надо отдать должное брюссельским специалистам, которые занимаются европейским законотворчеством, — они достаточно скрупулезно подошли к делу. Была создана группа из врачей и экологов, которые полгода разрабатывали дополнительные критерии, которые могут проверить, подтвердить или опровергнуть этот риск. И сейчас у нас есть огромный толстый отчет, больше 400 страниц, где резюмирующая фраза звучит так: «Атомная энергетика имеет риск нанесения вреда на окружающую среду, жизнь, здоровье человека не больше, чем возобновляемые источники электроэнергии». Это заключение позволяет сделать вывод, что атом взяли в команду устойчивого развития. Но для нас важно, чтобы этот статус был зафиксирован. В России, кстати, это уже произошло: 21 сентября 2021 года Правительство утвердило Таксономию «зеленых» проектов, и атомная энергетика в ней отнесена к «зеленым» видам генерации.
21 сентября 2021 года Правительство РФ утвердило Таксономию «зеленых» проектов, и атомная энергетика в ней отнесена к «зеленым» видам генерации.
Надо отдать должное брюссельским специалистам, которые занимаются европейским законотворчеством, — они достаточно скрупулезно подошли к делу. Была создана группа из врачей и экологов, которые полгода разрабатывали дополнительные критерии, которые могут проверить, подтвердить или опровергнуть этот риск. И сейчас у нас есть огромный толстый отчет, больше 400 страниц, где резюмирующая фраза звучит так: «Атомная энергетика имеет риск нанесения вреда на окружающую среду, жизнь, здоровье человека не больше, чем возобновляемые источники электроэнергии». Это заключение позволяет сделать вывод, что атом взяли в команду устойчивого развития. Но для нас важно, чтобы этот статус был зафиксирован. В России, кстати, это уже произошло: 21 сентября 2021 года Правительство утвердило Таксономию «зеленых» проектов, и атомная энергетика в ней отнесена к «зеленым» видам генерации.
Да, это очень важный момент. И здорово, что вы настроены на реальную и системную работу. Но не во всех компаниях так. Иногда у меня складывается ощущение, что отчеты по устойчивому развитию сводятся исключительно к комплаенсу. Многие инвесторы уже отмечают этот разрыв между тем, что бизнес говорит и что он делает. Как, на ваш взгляд, можно бороться с гринвошингом и сделать так, чтобы тематика устойчивого развития стала частью бизнес-модели?
Я думаю, что в какой-то обозримой перспективе гринвошинга станет меньше. Очень много критики на эту тему, и компании понимают, что задекларировать 17 целей устойчивого развития и ничего не делать не получится. Все мы видели реакцию на кейс H&M, которые сначала собирали одежду в ресайклинг, а потом выяснилось, что они сжигают склады нераспроданной одежды, — эти истории гринвошинга публичны, и по ним учатся.
В перспективе гринвошинга станет меньше. Компании понимают, что задекларировать 17 целей устойчивого развития и ничего не делать не получится.
Да, это очень важный момент. И здорово, что вы настроены на реальную и системную работу. Но не во всех компаниях так. Иногда у меня складывается ощущение, что отчеты по устойчивому развитию сводятся исключительно к комплаенсу. Многие инвесторы уже отмечают этот разрыв между тем, что бизнес говорит и что он делает. Как, на ваш взгляд, можно бороться с гринвошингом и сделать так, чтобы тематика устойчивого развития стала частью бизнес-модели?
Я думаю, что в какой-то обозримой перспективе гринвошинга станет меньше. Очень много критики на эту тему, и компании понимают, что задекларировать 17 целей устойчивого развития и ничего не делать не получится. Все мы видели реакцию на кейс H&M, которые сначала собирали одежду в ресайклинг, а потом выяснилось, что они сжигают склады нераспроданной одежды, — эти истории гринвошинга публичны, и по ним учатся.
С другой стороны, на нашем примере скажу, что невозможно сразу сделать идеальный ESG. Во-первых, если посмотреть на рейтинги, то 100 баллов нет ни у кого. Во-вторых, в ESG должен быть бизнес-смысл, потому что компания не может работать без прибыли. Если ESG-комплаенс такой жесткий или грин-требования такие жесткие, что убивают весь бизнес, то надо его перестраивать, уходить в другой сегмент или менять требования к себе. На поиск этой оптимальной формулы нужно время, и немало.
Как вы считаете, появление налогов ускорит этот процесс? ЕС уже ввел трансграничный углеродный налог. Есть понимание, что Соединенные Штаты будут вводить похожий механизм у себя. Китай развернул в стране систему торговли углеродными квотами. По вашему мнению, должны ли мы какие-то у себя вводить налоги или это какая-то должна быть добровольная система?
Знаете, я противник каких-то ограниченных решений, потому что в любом случае система будет самонастраиваться. Когда ЕС заявил о своем трансграничном регулировании, другие страны тут же начали выставлять симметричные меры. В России это регулирование пока затронет лишь ограниченное количество отраслей. Плюс сам механизм заработает с 2026 года, т.е. у нас есть время подготовиться. За это время мы должны научиться считать свой углеродный след и управлять им по-умному. Просто выставлять симметричные требования и говорить: «Если вы к нам так, то мы к вам тоже» — не очень эффективно. В любом случае сейчас очень много экспертов говорят о том, что в конечном итоге трансграничный углеродный налог ляжет бременем на конечных потребителей из-за того, что стоимость продукции, которая экспортируется и импортируется, с этим налогом просто повысится.
Российским компаниям нужно научиться считать свой углеродный след и управлять им по-умному.
Как вы считаете, появление налогов ускорит этот процесс? ЕС уже ввел трансграничный углеродный налог. Есть понимание, что Соединенные Штаты будут вводить похожий механизм у себя. Китай развернул в стране систему торговли углеродными квотами. По вашему мнению, должны ли мы какие-то у себя вводить налоги или это какая-то должна быть добровольная система?
Знаете, я противник каких-то ограниченных решений, потому что в любом случае система будет самонастраиваться. Когда ЕС заявил о своем трансграничном регулировании, другие страны тут же начали выставлять симметричные меры. В России это регулирование пока затронет лишь ограниченное количество отраслей. Плюс сам механизм заработает с 2026 года, т.е. у нас есть время подготовиться.
За это время мы должны научиться считать свой углеродный след и управлять им по-умному. Просто выставлять симметричные требования и говорить: «Если вы к нам так, то мы к вам тоже» — не очень эффективно.
В любом случае сейчас очень много экспертов говорят о том, что в конечном итоге трансграничный углеродный налог ляжет бременем на конечных потребителей из-за того, что стоимость продукции, которая экспортируется и импортируется, с этим налогом просто повысится.
У нас еще много интересных материалов...
Читайте в нашем обзоре, чем грозят компаниям новые правила
Почему на производстве продолжают гибнуть люди?
Статья Игоря Коротецкого, руководителя Группы операционных рисков и устойчивого развития
«Перспективы производства «зеленого» водорода зависят от объема рынка ВИЭ»
Интервью с Алишером Калановым, руководителем инвестиционного дивизиона «РОСНАНО»
Кстати, по этой причине не все в Европе поддерживают новые углеродные сборы. В частности, отраслевые ассоциации некоторые против.
Да. Мне кажется, важно, что российское правительство достаточно серьезно работает над внедрением рынка углеродных единиц и так называемых «зеленых» низкоуглеродных сертификатов. Сегодня не многие компании в России красят электроэнергию в какой-либо цвет, т.е. в принципе ведут учет вида электроэнергии, которую потребляют.
В «Росатоме» мы уже работаем с этим инструментом. Наш ветроэнергетический бизнес, зарегистрирован в системе I-REC, и уже с прошлого года у нас есть прямые договоры с потребителями на поставку зеленой электроэнергии. Интересно, что раньше это были международные компании. Например, у нас есть контракт с компанией Purina — они обязаны производить свою продукцию по всему миру только с использованием «зеленой» электроэнергии. А в этом году мы подписали контракт с российской группой компаний «Дело», и два их морских порта на юге России со следующего года перейдут на только «зеленую» электроэнергию, которая будет поступать с наших ветропарков.
С момента объявления деталей трансграничного углеродного налога к нам в концерн «Росэнергоатом» стали приходить металлурги и спрашивать: «Нельзя ли заключить контракт на поставку электроэнергии с АЭС?». То есть спрос на чистую энергию начинает формироваться и в России. Мы на самом деле очень ждем эти низкоуглеродные сертификаты, потому что это очень интересный новый механизм, который может защитить ответственный российский бизнес.
Очень важно, что российское правительство серьезно работает над внедрением рынка углеродных единиц и так называемых «зеленых» низкоуглеродных сертификатов.
Кстати, по этой причине не все в Европе поддерживают новые углеродные сборы. В частности, отраслевые ассоциации некоторые против.
Да. Мне кажется, важно, что российское правительство достаточно серьезно работает над внедрением рынка углеродных единиц и так называемых «зеленых» низкоуглеродных сертификатов. Сегодня не многие компании в России красят электроэнергию в какой-либо цвет, т.е. в принципе ведут учет вида электроэнергии, которую потребляют.
В «Росатоме» мы уже работаем с этим инструментом. Наш ветроэнергетический бизнес, зарегистрирован в системе I-REC, и уже с прошлого года у нас есть прямые договоры с потребителями на поставку зеленой электроэнергии. Интересно, что раньше это были международные компании. Например, у нас есть контракт с компанией Purina — они обязаны производить свою продукцию по всему миру только с использованием «зеленой» электроэнергии. А в этом году мы подписали контракт с российской группой компаний «Дело», и два их морских порта на юге России со следующего года перейдут на только «зеленую» электроэнергию, которая будет поступать с наших ветропарков.
С момента объявления деталей трансграничного углеродного налога к нам в концерн «Росэнергоатом» стали приходить металлурги и спрашивать: «Нельзя ли заключить контракт на поставку электроэнергии с АЭС?». То есть спрос на чистую энергию начинает формироваться и в России. Мы на самом деле очень ждем эти низкоуглеродные сертификаты, потому что это очень интересный новый механизм, который может защитить ответственный российский бизнес.
Согласен. Полина, последний вопрос. Как вы думаете, как тренд на устойчивое развитие поменяет бизнес в принципе и атомную промышленность в частности на горизонте 30-50 лет? Или же он сменится новым трендом, так и не приведя к реальной смене парадигмы?
Знаете, хочется, конечно, верить, что мы будем жить в прекрасном солнечном мире: зеленом, чистом, наверное, с летающими тарелками в небе! Но если говорить серьезно, то тема устойчивого развития — точно всерьез и надолго. Мы с вами будем уже автоматически думать про свой углеродный след, про какие-то этичные принципы ведения бизнеса. Мне кажется, что сейчас мы живем с некоторыми перекосами, потому что ESG — тема новая. Бывают какие-то асимметричные решения — например, давайте 50% женщин нанимать! А почему именно 50%? Надеюсь, что в мире будущего будет какой-то паритет, будет разумность, продуктовая осмысленность и обязательное раскрытие информации.
Про горизонт 30 лет говорить сложно, а вот про 10-15 лет вполне реально. Я много общаюсь со студентами, потому что у «Росатома» больше 10 партнерских вузов, а недавно и вовсе выступала перед школьниками. Это были ребята, которые учатся в 8-9 классе. И студенты, и школьники — все они хотят говорить про экологию, причем совершенно искренне. Поэтому мне кажется, что через 10-15 лет мы точно будем жить в более экологичном на бытовом уровне мире, и это уже очень хорошо.
Сейчас мы живем с некоторыми перекосами, потому что ESG — тема новая. Но она точно всерьез и надолго.
Согласен. Полина, последний вопрос. Как вы думаете, как тренд на устойчивое развитие поменяет бизнес в принципе и атомную промышленность в частности на горизонте 30-50 лет? Или же он сменится новым трендом, так и не приведя к реальной смене парадигмы?
Знаете, хочется, конечно, верить, что мы будем жить в прекрасном солнечном мире: зеленом, чистом, наверное, с летающими тарелками в небе! Но если говорить серьезно, то тема устойчивого развития — точно всерьез и надолго. Мы с вами будем уже автоматически думать про свой углеродный след, про какие-то этичные принципы ведения бизнеса. Мне кажется, что сейчас мы живем с некоторыми перекосами, потому что ESG — тема новая. Бывают какие-то асимметричные решения — например, давайте 50% женщин нанимать! А почему именно 50%?
Надеюсь, что в мире будущего будет какой-то паритет, будет разумность, продуктовая осмысленность и обязательное раскрытие информации.
Про горизонт 30 лет говорить сложно, а вот про 10-15 лет вполне реально. Я много общаюсь со студентами, потому что у «Росатома» больше 10 партнерских вузов, а недавно и вовсе выступала перед школьниками. Это были ребята, которые учатся в 8-9 классе. И студенты, и школьники — все они хотят говорить про экологию, причем совершенно искренне. Поэтому мне кажется, что через 10-15 лет мы точно будем жить в более экологичном на бытовом уровне мире, и это уже очень хорошо.
Полина Лион
Директор департамента по устойчивому развитию Госкорпорации «Росатом»
Полина окончила бакалавриат экономического факультета и магистратуру Высшей школы бизнеса МГУ им. М. В. Ломоносова. Прошла обучение по ряду коротких программ LSE (Лондон) и Школы управления «Сколково» (Москва).
С 2004 по 2013 гг. занимала различные позиции по направлению стратегии и M&A в группе компаний «Базовый элемент», «Силовых машинах», госкорпорации «Росатом». С 2013 по 2015 гг. занималась созданием государственной системы поддержки экспорта во «Внешэкономбанке», обеспечила разработку концепции и запуск работы «Российского экспортного центра». С 2016 по 2018 год занимала позицию вице-президента по стратегии «Русатом Оверсиз», отвечала за формирование системы стратегического управления при работе на зарубежных рынках.
В 2019 году перешла в «Росатом» и занимается формированием направления устойчивого развития и соответствующей системы управления на уровне отрасли. Отвечает за развитие сотрудничества с российскими и зарубежными институтами развития и государственной поддержки.
